Пег с Оливией нравилась их новая жизнь. Оливия устроилась в местную школу секретарем директора – эту должность придумали как будто специально для нее. Пег работала в той же школе ведущей театральной студии. Кардинальные перемены ничуть их не расстроили. В новом (кстати, действительно совсем новехоньком) доме, где они купили квартиру, даже имелся лифт, а поскольку обе не становились моложе, это существенно облегчало жизнь. В доме также был швейцар, с которым Пег сразу сдружилась на почве бейсбола. («Раньше вместо швейцара у меня были бомжи, которые спали у дверей „Лили“!» – шутила она.)

Несгибаемые вояки, эти женщины адаптировались ко всему. И ни разу не пожаловались на судьбу. Однако мне видится символичным, что театр «Лили» снесли в 1950-м, и в том же году Пег с Оливией купили свой первый телевизор, занявший почетное место в новой квартире. Золотой век театра закончился. Что Пег тоже предвидела.

– Когда-нибудь эта штука нас всех оставит без работы, – сказала она еще давно, когда впервые увидела включенный телевизор.

– Почему вы так уверены? – спросила я.

– Потому что даже мне она нравится больше театра, – честно ответила Пег.

Что до меня, с кончиной театра «Лили» я потеряла дом, работу и семью, с которой делила повседневные заботы и радости. Само собой, переехать к Пег с Оливией я не могла. В таком возрасте стыдно оставаться приживалкой. Я должна была самостоятельно строить свою жизнь. Но что за жизнь ждет двадцатидевятилетнюю незамужнюю женщину без высшего образования?

Насчет денег я особо не волновалась. У меня было отложено достаточно средств, и я умела зарабатывать. Покуда со мной швейная машинка, портновские ножницы и подушечка для иголок, я всегда могла обеспечить себе существование. Вопрос был в другом: куда мне теперь податься.

В конце концов меня спасла Марджори Луцкая.

К 1950-му мы с Марджори Луцкой стали лучшими подругами.

Как я уже говорила, дружба это была странная, но Марджори всегда обо мне помнила и приберегала для меня самые драгоценные сокровища из бездонных баков с тряпьем, а я, в свою очередь, с восхищением наблюдала, как она превращается в харизматичную и яркую молодую женщину. Было в ней нечто совершенно особенное. Конечно, она всегда была особенной, но после войны расцвела и превратилась в чистый ураган творческой энергии. Марджори по-прежнему одевалась экстравагантно – могла нарядиться то мексиканским бандитом, то гейшей, – но теперь уже не смахивала на девчонку в маскарадном костюме, а стала совершенно уникальной личностью. Она поступила в Художественную школу Парсонс, хотя по-прежнему жила с родителями и занималась семейным бизнесом, одновременно подрабатывая рисованием. Много лет она сотрудничала с универмагом «Бонвит Теллер» и рисовала им романтичные иллюстрации для рекламы, которые публиковались во всех газетах. Рисовала она и анатомические схемы для медицинских журналов. А однажды – мне особенно запомнился тот случай – оформила путеводитель по Балтимору для турбюро (брошюра носила неутешительное название «Итак, вы в Балтиморе!»). Марджори все было по плечу, и без дела она не сидела.

Марджори выросла девушкой не только творческой, эксцентричной и трудолюбивой, но еще и смелой и прозорливой. Когда муниципалитет сообщил, что намерен снести весь наш квартал, родители Марджори решили забрать компенсацию, уйти на пенсию и поселиться в Квинсе. Внезапно милая Марджори оказалась в такой же ситуации, что и я: без дома, без работы. Но она не стала рыдать и жаловаться, а предложила простой и логичный выход из положения: почему бы нам не объединиться? Можно поселиться вместе и открыть свое дело. Одно на двоих.

А заняться Марджори предложила не чем-нибудь, а свадебными платьями. И это был гениальный план.

Свою идею Марджори пояснила так: «Вокруг все женятся и выходят замуж, Вивиан. С этим надо что-то делать».

Она пригласила меня на обед в «Автомат» поговорить о свадебном ателье. Дело было летом 1950 года, планы строительства вокзала Порт-Аторити неизбежно маячили на горизонте, и нашему маленькому мирку оставалось жить совсем недолго. Но Марджори, в тот день одетая в костюм перуанской крестьянки – пять разных вышитых жилетов и столько же юбок одна поверх другой, – горела вдохновением и целеустремленностью.

– Допустим, все женятся, а мне-то что предлагаешь делать? – удивилась я. – Помешать им?

– Да нет же. Помочь! Мы им поможем, а заодно и денег заработаем. Смотри, я всю неделю торчала в «Бонвит Теллер» и делала наброски в свадебном отделе. Слушала и мотала на ус. Продавцы не поспевают за заказами. Клиенты жалуются, что все платья одинаковые, никакого разнообразия. Каждая хочет особенный наряд, не как у всех, а выбирать-то особенно не из чего. Одна невеста заявила, что готова сама сшить себе свадебное платье, лишь бы оно чем-то отличалось, вот только шить не умеет.

– Ты предлагаешь мне учить невест шить свадебные платья? – не поняла я. – Да большинство из них бабу на чайник не сошьет.

– Вовсе нет. Я предлагаю нам с тобой шить свадебные платья.

– Таких ателье очень много, Марджори. Это же целая индустрия.

– Да, но мы сможем предложить модели гораздо красивее. Я придумаю дизайн, а ты сошьешь. Никто лучше нас не разбирается в тканях. А главное – мы будем делать новые платья из старых! Ты не хуже моего знаешь, что старый шелк и атлас намного превосходят современные импортные ткани. С моими связями я смогу добыть в Нью-Йорке тонны старинного шелка и атласа – черт, да я могу даже заказать старые ткани и платья из Франции оптом, французы сейчас готовы продать что угодно, у них ведь голод. А ты из них пошьешь такие наряды, которые «Бонвит Теллер» и не снились. Я видела, как ты срезала старинное кружево со скатертей для костюмов. Таким же образом можно добывать кружево для фаты и оборок. Мы будем создавать уникальные платья для девушек, которым не нравится покупать готовое в универмаге и выглядеть как все. У нас, Вивиан, будет не индустрия, а штучный товар. Единственный в своем роде. Ты ведь справишься?

– Кому понравится ношеное свадебное платье? – засомневалась я.

Но стоило мне произнести эти слова, как я вспомнила Мэдлин, мою подругу из Клинтона. В начале войны я сшила ей свадебный наряд, распоров два шелковых бабушкиных платья и создав нечто совершенно новое, уникальное. И получилось потрясающе.

Заметив, что я проникаюсь ее идеей, Марджори продолжала:

– Вот как я это себе представляю: мы откроем бутик. Ты обставишь там все по своему вкусу, чтобы у заказчиков сразу возникало ощущение, что место эксклюзивное, высший класс. Сыграем на том, что ткани и материалы возим из Парижа. Американцам понравится. Скажи им, что вещь из Парижа, и они что угодно купят. Даже врать особенно не придется, ведь я действительно буду заказывать материалы во Франции. Само собой, это будут тряпки на вес, но заказчикам об этом знать необязательно. Я отберу все лучшее, а ты из лучшего сошьешь еще лучше.

– То есть ты хочешь открыть лавку?

– Бутик, Вивиан. Господи, подруга, научись наконец называть вещи своими именами. Это у евреев лавки, а у нас будет бутик.